Парадоксы Младшего Патриарха - Страница 74

– Странно получается, – пробормотал я, когда Тхиа свалил свою ношу возле костра. – При такой-то тяжелой жизни… откуда в тебе столько легкости?

– Как раз от нее, – ухмыльнулся Тхиа, усаживаясь поудобнее. – И вовсе не странно. Ты ведь тренировался с утяжелением. Поначалу – невподъем. Потом привыкаешь. Вроде и забываешь даже… а потом как снимешь свинцовые накладки – ну до того легко! Рука сама в удар так и летит – разве нет?

Да, Тхиа. Тысячу раз – да. Точнехонько перед тем, как твоя улыбка разлетелась под моим кулаком в кровавые брызги, я и снял накладки. Даже на место их положить не успел… наземь бросил, и все.

– Это верно, что сама, – вздохнул я. – Нипочем не забуду. Только-только ты на волю вырвался – и тут же на меня налетел. Повезло тебе, нечего сказать.

– Брось, – возразил Тхиа. – Если хочешь знать, мне действительно повезло. Ты меня просто спас.

Я что, ослышался? Или спятил? Тхиа никогда не лжет… а сейчас он не просто правдив, он искренен… но ведь не мог же он сказать то, что я услышал!

– Балда ты все-таки, – изрек Тхиа, вдоволь наглядевшись на мою одурелую рожу. – Ты себя тогда убийцей честил… хотя и недоубил меня, позволь тебе напомнить. А ведь я мог о себе тогда это сказать с большим правом. Вовремя Шенно меня к вам наладили. Иногда мне кажется, что еще немного, и я стал бы убивать людей только для того, чтобы мне хоть кто-то перед смертью в морду плюнул.

– Почему? – едва смог вымолвить я.

– А потому, что чувство должного – это… должное чувство, я согласен, и без него никак нельзя… но у меня-то и других хватало – а в ответ я получал все то же чувство должного, и только. В ответ на любовь, на злость, на обиду, на сострадание. На все. Даже и от слуг, которых я спасал от наказаний, лечил и все прочее… ненавидеть им меня было не за что, пожалеть они меня не догадывались, а любить – боялись. Хороший, дескать, мальчик Тхиа… покуда не вырастет. Так что я, кроме Кеану, живых людей, почитай что, и не видел. Меня никто не любил и не презирал. Никто не хотел хлопнуть меня по спине… или хотя бы вырвать мне кишки. Мне никто не был рад и мною никто не тяготился. Это как быть мертвым заживо… и даже убить тебя никто не хочет.

Он неожиданно засмеялся.

– А потом я попал к вам. И нарвался на роскошную, настоящую, полноценную ненависть. Такую живую… от всего сердца. Кинтар, балда… ты сперва и вправду убить меня хотел… ты и не представляешь, как я был счастлив. Меня хотят убить – значит я и в самом деле живой! А когда… – Тхиа на мгновение примолк. – Когда ты расплачивался за то, что сделал меня живым… а сам еще потом у меня прощения просил… у меня мужества недостало сказать тебе правду. Я не умел тогда. Не знал, как. Я и сейчас не очень знаю, как сказать ее – всю.

Некоторое время Тхиа молча смотрел в костер. Я тоже молчал, не в силах произнести ни слова.

– А правда, – вновь нарушил молчание Тхиа, – еще и в том, что досталось мне, в общем-то, за дело. Я ведь не только восхищался тобой. Я тебя еще и ненавидел. Вовсе тебе тогда не показалось.

– Я думал, ты меня презираешь, – тихо промолвил я.

– Нет, – возразил Тхиа. – За что? Нет. Я почти преклонялся перед тобой.

– Перед помоями со свалки? – невольно усмехнулся я.

– Именно, – кивнул Тхиа. – Слуга в нашем доме считался вещью – а ты даже и вещью не был. Грязь, которую вышвырнул на помойку… да, тебе посчастливилось повстречать мастера Дайра – но остальное-то ты сделал с собой сам. Был ты меньше, чем никто, а сделался недосягаемо умелым бойцом, каким я и стать не надеялся… сам, своим трудом. И за это я восхищался тобой исступленно… а ты не снисходил до меня. Ты меня даже не презирал… это было почти как домой вернуться. Я был тогда не совсем в своем уме… а если бы ты не дал мне по морде, совсем бы рехнулся.

На этот раз улыбка Тхиа была откровенно виноватой.

– Ты ведь считал меня богатым, родовитым счастливчиком с кучей привилегий?

– Лучше не напоминай, – попросил я. – Страшно и подумать, какой я был дурак.

– Не ты один, – помотал головой Тхиа. – Я ведь почитал счастливчиком тебя. Не делай такие глаза. Ты рос на свалке. Тебе давали плюхи и милостыню. Ты замерзал и голодал – Кинтар, я не понимал, что значит замерзать и голодать, но я понимал, что значит быть живым. Я ведь живым не был, а ты – был, это же такое счастье… и с высоты этого счастья ты, великий боец, избегал меня, как покойника. Ох, как мне хотелось сделать тебе больно… просто чтоб ты понял, что я жив. Уязвить, задеть, оскорбить… и ведь удалось же, да как!

– Вот как – совершенно не помню, – признался я. – Слишком уж крепко я тогда провинился перед тобой, чтобы помнить, чем ты меня задел.

– Зато я помню, – отрезал Тхиа. – На всю жизнь. Но не скажу.

Все верно. Нанесенную тебе обиду забыть можно – особенно если нанес ее друг, ослепленный страданием – но обиду, которую нанес ты сам, невозможно забыть.

– Забудь, – попросил я. – Пожалуйста.

Тхиа повел плечом.

– Забудь, – повторил я. – Мало ли каких глупостей можно наговорить… если тебя это утешит, я едва не обидел тебя похлеще прежнего. Теперь только понимаю, что чуть было не наделал.

– Чуть не считается, – почти обычным тоном возразил Тхиа.

– Такое – считается. Когда мне велели выбрать помощников при Посвящении, я тебе едва не отказал.

– Еще чего! – Тхиа аж привскочил.

Так-то оно лучше будет. Довольно с тебя на сегодня. Слишком много боли ты себе причинил нынешними беседами, чтобы я позволил тебе ранить себя и дальше. По части подначек я, конечно, не тебе чета, но кое-что и я умею. Сколько раз ты меня подлавливал – неужто я тебя не смогу подловить? Да ты уже поймался.